Загон - Страница 19

Кажется, он был шокирован, и удовольствия от этого Андрей испытывал больше, чем сам автор.

– Название ни к чему, – заметил Илья. – Название – это слова, литература, а в живописи все должно быть здесь, на холсте. В пределах рамки. Верно?

– Абсолютно, – сказал Вадик.

– А где предыдущие двадцать?

– За шкафом, под кроватью… Места у меня маловато.

– Да-а… – снова протянул Илья. – С композицией ты наворочал… Но это дело хозяйское. Отнесем на своеобразие манеры. А вот в рефлексах ты ошибся серьезно, тут уж тебя никакое своеобразие не оправдает.

– Согласен. Если смотреть так, то это ошибка. Но она же стоит неправильно.

– Чего? – нахмурился Илья.

Вадик, млея, перевернул картину. Андрей увидел те же сто человек, только вверх ногами. Вряд ли рисунок мог от этого что-то выиграть. Вдобавок Андрею не нравились туманные разговоры про «рефлекс». Это напоминало о бригадире.

– Невозможно… – выдавил Илья. Он был ошарашен.

– Если повернуть обратно, то ничего не найдешь. Хочешь убедиться? – сказал Вадик, переворачивая картину обратно.

Андрей молча пожал плечами. На его вкус, так было лучше. Люди не должны стоять на голове.

– Да… – произнес Илья скорее подавленно, чем восхищенно. – Кто тебя учил?

– Никто. Жизнь.

– Я не буду говорить, что ты гений… – начал он.

– И не говори…

– Но где твои выставки? Это должно быть доступно всем!

– Выставки?! – хмыкнул Вадик. – Ты с луны свалился! Какие у чера выставки? Мне даже в блоке их проводить запретили, я во дворе хотел… Спасибо, кисти не отнимают. А так – кто в гости придет, тот и посмотрит. Да это и не нужно никому.

– Даже во дворе не разрешили?! – возмутился Илья, но что-то вспомнил и осекся. – Вот сволочи… – буркнул он.

Вадик продемонстрировал Илье остальные работы, с первой по двадцатую. Андрея эти номера сбивали с толку, он бы предпочел, чтоб картины имели нормальные названия. Минут через сорок он откровенно заскучал.

Илья, напротив, все больше возбуждался. Под конец он уже не стоял, а нервно расхаживал по комнате, тревожа соседей своими возгласами.

У Вадика они пробыли до самого вечера. Новоиспеченные приятели обменялись сетевыми адресами, при этом Вадик сказал, что будет рад видеть Илью в любое время. Сам Андрей от него ничего подобного не слышал.

– Здорово ты в картинах разбираешься… – молвил он, садясь в лифт.

Илья щелкнул по кнопке и лукаво улыбнулся.

– Как же мне не разбираться? Я их ворую с шестнадцати лет. Воровал, раньше. Тебя это напрягает?

– Меня ваши «рефлексы» бесят. Я Вадика люблю и уважаю… но зачем вы картины вверх тормашками смотрели?

– Не знаю… наверно, я не смогу объяснить. Ну, вот представь себе добро. Добро в принципе, как образ.

– Ну, представил, – сказал Андрей, хотя это была не правда.

Они вышли на площадку, но Илья остался возле кабины.

– И представь себе зло, тоже образ, – продолжал он. – А теперь представь, что Добро и Зло – это одно и то же. И ты это увидел. Идея, конечно, старая, но твой Вадик ее по-новому показал. И почти доказал. Нет… Я же говорил – не поймешь.

– Чего ж непонятного? – насупился Андрей. – Слушай! А ты в тюрьме часто сидел? Как там? Вообще.

– Там-то?.. Хреново. Везде хреново. Столько тюрем повидал, а такой, чтоб хорошо было – нет. В Архангельске холодно. Под Рейкьявиком тоже холодно. Не как в Архангельске, но все равно не курорт. В Лиссабоне жарко. В Банджармасине тоже… Ты бывал в Банджармасине? Ну и правильно. Очень жарко… И сыро. Под ногтями все время нарывает, и писаешь, как будто подцепил чего… А в Тегусигальпе мотыльки, столько мотыльков, что с ума сойти. От них ночью вентиляция гудит громче вертолета. Попробуй, засни! Однажды сетка порвалась, и они ко мне в камеру повалили. Вот где мрак-то был. Пока охрана с гидрантами разобралась, эти твари на мне майку сожрали. Месяц в больнице… Потом, правда, половину срока скостили, как психически травмированному, но оно того не стоило.

– Неужели везде климат плохой?

– Почему? Во Флориде нормальный. Только там с педиками проблема.

– А в чем проблема-то?

– Да много их там очень, вот и проблема. Тебе любой подтвердит: во Флориде самая паршивая отсидка. Лучше в Якутске, и больным, чем во Флориде, и здоровым.

– Это что, стихи такие?

– Стихи?.. Нет, проза, – усмехнулся Илья. – Но меня это уже не касается. Покончено. Навсегда. Видишь, на работу устроился. Все, как у людей.

– Да, работа у нас хорошая. Барсик только болеет. Какой-то гад снял кепку с таблички… Если честно, я ведь сперва на тебя подумал, – признался Андрей. – Но ты на такое не способен.

– Барсик?..

– Наше существо. Чумаков его чудовищем называет. Сам он чудовище…

– А при чем тут кепка?

– Не поймешь. Это тебе не картинки. Это живое… Давно ты опустился? – спросил Андрей.

– Я с детства такой… чер.

– Не ври.

– Хорошо, не буду. Но как ты догадался?

– Когда ты Вадику про выставку начал… Черы об этом не думают. Мы просто живем, и все.

– Я не хочу, чтобы кто-то знал. Ну, что я чужой.

– Здесь все чужие.

– Ты меня не выдашь?

– Я?!

Андрей вытаращил глаза. Его давно уже подмывало раскрыть Илье свою тайну, но выдать кого-то другого…

Он почувствовал, что сейчас начнет рассказывать про Сергея Сергеевича, и достал ключи. Хватит и того, что он проболтался профессору.

– Я могу на тебя надеяться? – спросил Илья.

– Я ведь обижусь…

– Извини. Спасибо.

Илья махнул ему рукой и зашел в лифт. На душе было как-то странно. Он не догадывался, что среди черов тоже есть талантливые люди. И он не предполагал, что когда-нибудь скажет вонючему черу два таких слова подряд: «извини» и «спасибо»…